Михаил Булгаков и его время. О музее.

2. О музее.
История с топографией и прочими странностями.

Проблемы московского музея писателя Михаила Булгакова.

В далеком уже 1987 году, обеспокоенный потоком газетных и журнальных публикаций, посвященных проблеме создания в Москве Музея писателя Михаила Афанасьевича Булгакова, я написал некое литературоведческое эссе, в котором изложил свою точку зрения на то, где таковому Музею надлежит быть. Не будучи уверен в том, что мне удастся быстро это эссе опуб­ликовать, понимая, что промедление с решением этого вопроса может иметь необратимые последствия, я послал это свое «Пись­мо к Булгаковеду» (рубрика, придуманная мною для подобных эссе) Дмитрию Сергеевичу Лихачеву, видя в нем главного раде­теля отечественной культуры. В сопроводительной записке были, в частности, такие слова: «Это ведь недопустимо, чтобы Музей М.Булгакова был открыт в квартире, где Михаил Афанасьевич промучился несколько лет, и о которой он вспоминал с содроганием».

Привожу это эссе целиком…

Музей Булгакова? Да! На Садовой? Нет!

Из писем к Булгаковеду

Отдаю ceбe отчет, какой шум поднимется и какие слова будут сказаны в мой адрес, но… истина дороже: создавать музей М.А. Булгакова в квартире № 50 дома № 10 по Большой Садовой не следует…

«Капище» в одном из подъездов этого дома возникло стихийно и, надо полагать, из самых лучших побуждений – люди, искренне любящие Булгакова, избрали шестое парадное местом своего поклонения не случайно – был «наводчик». Предполагаю, что потом сюда стали хаживать и «модники» – как сказал Сергей Есенин, кстати, тоже когда-то посещавший этот дом: «Кто всерьез рыдал, а кто глаза слюнил».

Но вне зависимости от накала чувств, любовь не должна быть слепой. Исходя из этой мысли, я и решился изложить Вам, дорогой Булгаковед, свои соображения, в полной уверенности, что Вы-то меня поймете. Думаю, найдутся и среди тех, кто ходит на Садовую, разумные люди. Мне бы не хотелось, чтобы почитатели Михаила Афанасьевича Бул­гакова походили на толкущихся в подъездах поклонников эстрадных и прочих звезд. Слава богу, сейчас на дворе конец двадцатого века, и непотребно современным, а тем более читающим людям упо­добляться язычникам, что толпились тыщу лет назад на Капище, находившемся на Андреевской горе, у подножия которой ныне стоит «Дом Турбиных», где, по моим сведениям, уже разворачивается киевский музей писателя Михаила Булгакова.

Вот ведь какая История!

Музея же на Большой Садовой в доме № 10, в квартире № 50 делать нельзя уже по той простой причине, что Михаил Афанасьевич квартиру эту люто ненавидел. Не ослабило этого его чувства даже то, что он тут работал над романом «Белая гвардия». Вы, конечно, помните, что говорит лирический герой его неоконченной, во многом автобиографичной повести «Тайному другу»: «Я же лелеял одну мысль, как бы удрать из редакции домой, в комнату, которую я ненавидел всей душой, но где лежала груда листов…». А вот еще несколько цитат из того же произведения:

«… я в Москве, в моей постылой комнате…», «… в коридор квартиры я ее (кошку-Ю.К.) не выпускал…»; «Смерть в этой комнате – фу…. В Москве, в пятом этаже, один… Неприличная смерть», «… мне казалось, что во всей Москве я один в каменном мешке», «… я вызвал перед глазами наш грязный коридор, гнусную уборную, представил себе крик замученного Шурки…»

Обратимся к переписке М.Булгакова – здесь тоже совершенно недвусмысленно говорится о его отношении к квартире № 50:

«…Как у него уютно кажется, в особенности после кошмар­ной квартиры № 50…», – из письма сестре Надежде 24 марта 1922 г.

«…Замечателен квартирный вопрос. По счастью для меня, тот кошмар в 5-м этаже, среди которого я 1/2 года бился за жизнь, стоит дешево (за март около 700 тыс.)». – там же.

«… Самый ужасный вопрос в Москве – квартирный… Комната скверная, соседство тоже. Больш. Садовая 10, кв. 50…». – из письма сестре Вере 24 марта 1922 г.

«… Топить перестали в марте. Все переплеты покрылись плесенью. Вероятно (а может быть, и нет), на днях сделают попытку выселить меня… Прилагаю старания найти комнату. Но это безнадежно. За указание комнаты берут бешеные деньги…». – из письма сестре Надежде 18 апреля 1922 г.

Думаю, достаточ­но?

«Уу, проклятая дыра!» – вспоминает мастер (роман «Мастер и Маргарита») свою коммунал­ку. Это ведь неважно, что говорит он о Мясницкой – речь идет все о той же квартире 50.

С чего же начался бум на Садовой? Полагаю, со статьи В.Левшина в журнале «Театр» (№ 11 – 1971 г.), в которой он упорно приписывает Булгакову любовь к этой квартире. Тогда же, «оберегая память М.А.Булгакова, а также соблюдая интересы будущих исследо­вателей творчества писателя», ему дала отповедь в своем письме, адресованном редакции этого журнала, Любовь Евгеньевна Белозерс­кая-Булгакова. Она указала на ряд грубейших ошибок в статье В.Левшина и на примере повествования «Самогонное озеро» продемонстрировала истинное отношение Булгакова к квартире 50, бытом которой были «ссоры, драки, мат, самогон».

В статье Левшина есть и другие несообразности, позволяющие усомниться в совместном проживании ее автора в одной квартире с Булгаковым. Например, он говорит о первой жене писателя: «…Татьяна Николаевна Лаппо (вместо Лаппа) — женщина лет сорока, высокая худая, в темных скучных платьях…». А Татьяне Николаевне в ту пору было около 30 лет, и близко знавшие ее люди утверждают, что это была очаровательная молодая женщина… Автор статьи не­однократно подчеркивает свою приближенность к Булгакову. Конеч­но, теперь не проверишь, приглашал ли его Михаил Афанасьевич прогуляться на Патриарши, но мне кажется, что этого не было. И вот почему. «Здесь мы садимся на скамейку возле турникета, — пишет Левшин, — и смотрим… За низкой чугунной изгородью нерв­но дребезжат огибающие сквер трамваи…».

Как я себя ни застав­ляю, не могу вспомнить, чтобы тут ходили трамваи, а я ведь вы­рос в этих переулках, на Малой Бронной жил мой закадычный друг Валька Цыкалов, у которого я в ту пору бывал чуть ли не каждый день. Да и другие мои сверстники категорически отрицают трамваи на Бронной. А коли не было трамвая – не было и турникета. Прав­да, некоторые доброхоты с «биолокатором» в руках усиленно пыта­ются разыскивать здесь следы рельсов, мне даже известно четыре варианта, предлагавшихся одним таким «археологом»-краеведом, но варианты эти один другого хуже и нелепей. Да и сам он в конце концов убедился, что трамваи здесь не ходили.

Трамвай с Ермолаевского на Бронную пущен был самим Булгако­вым, домыслен им. Когда я в первый раз прочитал «Мастера и Мар­гариту», то просто изумился: как же я мог забыть, что тут ходи­ли трамваи! Однако, поразмыслив, понял, что не следует «прикола­чивать роман к действительности».

На В. Левшина же этот эпизод оказал иное действие, и он попался на крючок. Как известно, вслед за ним «клюнул» и Валентин Катаев: «Тогда еще там проходила трамвайная линия, и вагон, ведомый комсомолкой в красном платке на голове – вагоновожатой, – отрезал голову атеисту Берлиозу, поскользнувшемуся на рель­сах, политых постным маслом из бутылки, разбитой раззявой Ан­нушкой по воле синеглазого, который тогда уже читал мне стра­ницы из будущего романа…» . («Алмазный мой венец»). Не будем придираться к беллетристу, который рассказывает даже о том, как «синеглазый» (имеется в виду Булгаков) читал ему в 1923 году роман, задуманный, как известно, в 1928-м…

Вот ведь какая Арифметика!

Впрочем, разговоры об этом трамвае вообще беспредметны, и абсолютно никакого значения не имеет, ходил он тут или не ходил. Мне, например, потребовалось двадцать лет, чтобы это понять – совсем недавно я вдруг связал сцену гибели Берлиоза со знаменитыми булгаковскими словами – «Я мистический писатель…», и ясно увиделось – не мог трамвай задавить Берлиоза! Читаем: «Тот­час и подлетел этот трамвай, поворачивающий по новопроложенной линии с Ермолаевского на Бронную. Повернув и выйдя на прямую, он внезапно осветился изнутри электричеством, взвыл и наддал…».

А теперь, как говаривал герой одного детективного фильма, «не будем нервничать и, не спеша, во всем разберемся».

Трамвай, поворачивая из узкого переулка в узкую же улицу, должен идти на минимальной скорости – иначе он попросту сойдет с рельсов. Заметим, что огибает он на этой малой скорости угол сквера, где у турникета стоит злосчастный Берлиоз. «Взвыл и наддал» трамвай, уже выйдя на прямую, то есть, миновав Берлиоза, из чего следует, что под этот трамвай председатель МАССОЛИТА попасть физически не мог… Физически не мог, а «магически» смог! В том-то и чудо булгаковского письма, что ты видишь своими глазами, как Берлиоз угодил под колеса. Автору нужно было, чтобы именно так случилось, и оно случилось!

Вот ведь какая Логика!

Нечто похожее происходит и с домом на Садовой. Давайте и с ним разберемся.

В. Левшин безапелляционно заявляет: «Мне точно известно, где именно, в каком московском доме обосновался Воланд». И да­лее — «Большой шестиэтажный, расположенный покоем дом, читая ро­ман, я узнал сразу… Во дворе, в пятом же (считая полуподваль­ный) этаже шестого подъезда находится квартира 50″. Короче гово­ря, Левшин дает точный адрес – Большая Садовая, дом № 10. А меж­ду тем все тут не вяжется. Прежде всего, у Булгакова улица не Большая Садовая, а просто Садовая, а такой на Садовом кольце нет – есть Садовая-Кудринская, Садовая-Триумфальная, Садовая-Каретная, Садовая-Самотечная и т.п.… Дом, на который он указывает, не шестиэтажный, а пятиэтажный, да и то с улицы, а со двора оба боковых крыла имеют только по четыре этажа – не случайно Левшин уточняет – «считая полуподвальный»: полуподвал и подвал за этажи никогда не считались. Следовательно, квартира 50 в действительности находится не в пятом, а в четвертом этаже.

	Большая Садовая, 10.
	Фото Юрия Кривоносова (далее – ю.к.)

Да и дом, если строго подходить, не тот – он не расположен «покоем» (покоем – значит в виде буквы «П», – славянское назва­ние которой – «покой»). Дом № 10 по Большой Садовой замкнут со всех четырех сторон, такое расположение называется не «покой», а «каре». Помнится, Вы возразили мне, дорогой Булгаковед, что оба боковых крыла дома примыкают к передней (от улицы) его части над высокими подворотнями и как бы обособлены от нее. Но тогда верх­няя перекладина вашего «П» придется на ту часть дома, что нахо­дится в глубине двора. А это противоречит тому, что говорится в романе, ибо там «перекладиной» является именно передняя, выходя­щая на улицу часть дома с подворотней в ней, которой все время пользуются персонажи романа.

Да ведь и подъезд тоже не тот! В нем, например, отсутству­ет лестничный пролет, в который Азазелло спихивает пожитки Поплавского и даже его чемодан. В подъезде, на который указывает В.Левшин, марши лестницы сдвинуты так тесно, что если бы туда не то что чемодан – паспорт Поплавского бросить, так и тот не смог бы проскочить. И никак не сумел бы сам дядя Берлиоза вы­бить на повороте ногою стекло в окне – оно здесь расположено на высоте двух метров – и головой-то не достать. А в романе окно, между прочим, доходит до самого пола: Аннушка «легла животом на площадку и высунула голову во двор…». В наше же окно Аннушка и во двор высунуться бы не смогла, потому что окна подъезда № 6 выходят не во двор, а в противоположную сторону! И дворниц­кой тут никакой нет, и никогда не было.

Вот ведь какая Архитектура!

Так что же остается? Номер квартиры? Но знаменитое ЛИТО из «Записок на манжетах» тоже помещалось в квартире № 50, и, что лю­бопытно, тоже в шестом подъезде и тоже пятиэтажного дома! Правда, этаж не сходится – третий, ну, да это уже деталь. Зато лестница ой как похожа на описанную в романе! И пролет есть, и окна низко расположены, и во двор выходят… Пусть дом и не на Садовой – у Мясницкой, а «уу, проклятая дыра!», о которой с содроганием вспоминает мастер, она где? На Мясницкой…

Комната же, в которой Бегемот сражается с чекистами, как две капли воды похожа на Ляминскую, в которой часто бывал Булгаков, и где он читал друзьям свои новые произведения. А это – дом № 12 в Савельевском переулке на Остоженке…

	Комната Ляминых. ю.к.
	ЛИТО ю.к.

Вот ведь какая Топография!

А, может, и не было никакого подъезда? Конкретного? Просто множество разных парадных, из которых воображение художника создало одно – типичное? И планировку в нем он сделал такую, чтобы его героям сподручнее было действовать…

Так что ж, может и Садовой никакой не было? Нет, Садовая была – в виде географической точки, не обозначенной точными координатами: чтобы иметь простор на случай неожиданного маневра. А вот Левшину зачем-то все надо было высчитать до санти­метра. Других многоэтажных домов, утверждает он, вблизи сада «Аква­риум» не было, да и похитителям Варенухи, мол, потребовалась какая-то секунда, чтобы доволочь его до дома, где они посели­лись. Но, во-первых, многоэтажные дома были, а, во-вторых, секунда «романного времени» не равна реальной – Степа Лиходеев за секунду махнул из Москвы в Ялту…

Беда, собственно, не в том, что В. Левшин пустил читателей и почитателей по ложному следу, привязав их души и сердца имен­но к этому дому, подъезду и квартире, а в том, что его версию, ничтоже сумняшеся, подхватили все, кому ни лень было ее подхва­тывать, но лень самим все проверить. Иначе как объяснить, к при­меру, тот факт, что «Книжное обозрение» в № 29 от 17 июля 1987 года безапелляционно заявило: «Подъезд дома детально описан в романе «Мастер и Маргарита». Может быть, причина тут в том, что корреспондент Г.Нехорошев (автор заметки), решивший самолично ознакомиться с «нехорошей квартирой», так в нее и не попал, не будучи допущен в подъезд сержантом милиции и дружинниками?

Несколькими днями позже эстафету приняла «Вечерняя Москва»: «Большая Садовая, 10. Здесь в коммунальной квартире под номером 50, Михаил Афанасьевич жил в начале 20-х годов. Тут он позже «поселил» профессора черной магии Воланда и его свиту»… «Вечёр­ка» идет даже дальше: «Мансуровский переулок, 9. Калитка, дво­рик, кусты сирени под окнами маленького деревянного дома. Именно сюда в гости к Мастеру приходила его возлюбленная Маргарита…». Должен огорчить редакцию любимой газеты – не приходила сюда тайная жена автора романа о Понтии Пилате, не жил он здесь, подвальчик его в романе М.Булгакова, как известно, находился в одном из арбатских переулков, а этот – между Пречистенкой и Остоженкой.

Вот ведь какая География!

Я понимаю, что оба корреспондента писали с чужих слов, но ведь и в роман надо было бы заглянуть, классика все-таки, с ней следует быть предельно осторожными.

В нехорошевской заметке есть много добрых слов, к которым я готов присоединиться, особенно вот к этим – «Музей должен быть». Обязательно должен быть! И создать его необходимо как можно ско­рее, пока целы вещи, которыми пользовался полвека назад Михаил Афанасьевич – это значительно важнее того обстоятельства, нас­колько перестраивалась (или вообще не перестраивалась) та или иная квартира, в которой он жил в свое время. Предпочтение тут надо отдать дому на Большой Пироговской. И вот почему.

Булгаков хотя и не очень любил эту свою квартиру, но тут прошли, пожалуй, лучшие годы его жизни. Здесь задумывался и писался роман «Мас­тер и Маргарита», «Мольер», многие пьесы… В этом доме до 1987 года – до смертного своего часа – жила Любовь Евгеньевна Белозерская-Булгакова, бережно сохранившая когда-то их общую мебель, картины, какие-то вещицы, она неутомимо искала и собрала многие издания произведений Михаила Булгакова, вышедшие у нас в стране и за рубежом. Квартира была перестроена, но ведь основа ее сохранилась – в ней сейчас находится жилищная контора, где «в красном углу» висит портрет писателя (а заведующий по удиви­тельному совпадению зовется Михаилом Афанасьевичем), – может быть, это уже первый шажок к музею? Есть здесь и немаловажное удобст­во – квартира эта помещается на первом этаже. Рядом Новодевичий монастырь, где покоится прах писателя. И главное – мы не оскор­бим его памяти, как это было бы в случае создания музея в том месте, которое он ненавидел, и где любимых своих героев никогда не селил.

Ну, а как же быть с теми, что собираются в подъезде на Са­довой? Да никак – пусть сами решают. И не кажется ли Вам, доро­гой Булгаковед, что «стенопись» и «черные мессы» в шестом подъ­езде созданы тем обстоятельством, что у нас отсутствовали не только музей, но и открытое, громогласное признание Михаила Булгакова классиком русской советской литературы, великим сыном своего Отечества? Иначе говоря, феномен шестого подъезда – это активное, хотя и несколько эксцентричное выражение протеста, ни к кому конкретно не обращенного. А будет музей – пусть даже не здесь, – и исчезнет почва для подобного самодеятельного «литературоведения», сильно смахивающего на языческое идолопоклонство. Ведь чисты же стены и потолки, скажем, в доме на Мойке. Сущест­вуют и другие способы выражения своей любви к писателю – ну, хотя бы серьезное глубокое изучение его жизни и творчества. А то получается точно по роману: «Эти добрые люди… ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опа­саться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной».

Вот ведь какая Прозорливость!

Так что же, спросите Вы, отдать дом № 10 по Большой Садовой «застройщику»? Нет, нет и нет! В нем обязательно надо сделать музей, только другой – не Булгакова, а русской культуры первой трети двадцатого века – такого ведь тоже до сих пор не существу­ет, а какие тут люди бывали! И писатели, и художники, и музыка­нты, и артисты, и… да всех не перечислишь. И все – славнейшие в нашей истории имена.

Август-сентябрь 1987 г. Юрий Кривоносов

Отправлено было это эссе 13 октября 1987 года. Ответа, однако, не последовало. Проходил месяц за месяцем, и мне думалось – чего это я, мелкая сошка, взял на себя смелость отнимать время у такого занятого человека, академика, у него своих забот невпроворот… А может, не следовало посылать письмо 13-м числом, вдруг не дошло? Но оно-таки дошло! Ответ же я получил почему-то только через два года – осенью 1989-го, впрочем, не от самого академика, а от его референта Л. А. Алексеевой:

«Дмитрий Сергеевич Лихачев благодарит Вас за письмо, – сообщала она,- К сожалению, он болен и не может написать Вам лично. Дмитрий Сергеевич полагает, что вопрос о том, где более целесообразно открыть музей М.А.Булгакова, должны решать исследователи его творчества и общественность. С уважением…»

Никак не мог я взять в толк, почему «уважили» меня только через пару лет? Но выяснилось это очень скоро – мне позвонил мой коллега и друг и сказал, что в журнале «Известия ЦК КПСС» опубликован материал «О создании Булгаковского центра в Москве», в основу которого положено письмо академика Лихачева и киноре­жиссера – тогда главы Союза кинематографистов – Элема Климова, адресованное Генеральному секретарю ЦК КПСС М. С. Горбачеву.

Вот отрывки из него: «Мы обращаемся к Вам с просьбой поддержать нашу инициативу, суть которой в следующем… В Москве есть место, которое непременно посещают многочисленные почитатели таланта писателя. В 6-ом подъезде дома 10 по Боль­шой Садовой улице находится квартира 50, где в I92I-I924 гг. жил М.Булгаков. Она же изображена в романе «Мастер и Маргарита» как «нехорошая» квартира…Мы предлагаем использовать этот подъезд… для создания Булгаковского центра, который мог бы включить в себя мемориальную квартиру, архив писателя, читаль­ный зал и библиотеку, театральную студию, видео- и выставочные залы…»

Вот ведь как получается – оказывается именно в квартире 50 происходит действие романа! Именно она в нем изображена! И заметьте, инициатива исходит от двух авторов письма. А как же «исследователи творчества и общественность»? Ну, за общественность можно посчитать Элема Климова, раз никакого другого опроса общественности не проводилось, а вот с исследователями сложнее – ни с кем из известных мне булгаковедов никто по поводу музея не советовался…

Материал в «Известиях ЦК КПСС» был оформлен подобающим образом: на письме «инициаторов» была наложена высочайшая резолюция – «Т.т. Медведеву В.А., 3айкову Л.Н., Сайкину В.Т. Прошу изучить просьбу. Хорошо бы решить вопрос. М.Горбачев. 13.02.89 г.» Далее идут несколько документов, подписанных «порученцами», отражающих рассмотрение данного вопроса в Исполкоме Моссовета, в МГК КПСС, в Идеологическом отделе ЦК КПСС, и сообщение о том, что «Исполком Моссовета 22 авгус­та 1989 г. принял решение о создании в г.Москве Булгаковского центра.»

Так вот почему меня именно в это время удостоили ответом академика через его референта: вопрос-то оказывается был уже решен, и мне указали мое место – неча, дескать, соваться с суконным рылом в калашный ряд!

Однако я не угомонился и послал через журнал «Известия ЦК КПСС» письмо Михаилу Горбачеву и упоминавшееся эссе. В пись­ме «прояснил», что Лихачев умолчал о весьма существенном обстоятельстве: квартиру, в которой предлагалось создать музей, Михаил Афанасьевич люто ненавидел. Далее процитирую дословно:

«Общеизвестно, что в прошлом всесильный Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) исковеркал жизнь писателя Михаила Булгакова. Так можно ли допустить, чтобы в будущем на другого Генерального секретаря ЦК КПСС пала тень – что он санкционировал надругательство над памятью того же самого писателя, ненароком спо­собствуя такому безнравственному делу, как посмертное «вселе­ние» души Михаила Афанасьевича Булгакова в то проклятое место, из которого тот с таким трудом вырвался…»

Я, конечно, знал, что письмо мое к Горбачеву не попадет, и, имея некоторый опыт переписки с высшими партийными инстан­циями, составил свое послание в расчете на «икарийские игры»- есть такой цирковой номер, где все ставится с ног на голову. И игры эти не замедлили начаться – из редакции мне ответили, что они таких материалов не публикуют, письмо же мое, однако, доведут до сведения «товарищей из Идеологического отдела ЦК КПСС». И мне пожелали «всего доброго». Я решил продолжать игру и позво­нил указанным «товарищам». Тот из них, кому передали мое пись­мо, сказал, что ничего страшного в таком музее не будет, пото­му что «устраиваем же мы музеи в тюрьмах, и даже в Шушенском, где Ленин в ссылке томился, тоже музей существует». На что я ему возразил, что Ленин в Шушенском отнюдь не томился, в коммуналке не жил и мук, подобных булгаковским, вообще никогда не испытывал. «Товарищ» в ответ засмеялся и начал «оттягивать в камыши», то есть, переводить разговор на другую тему, как бы о культуре вообще. На том, вобщем-то, все и закончилось, если не считать того, что заинтригованный фамилией и отчеством моего собеседника, я не поленился порыться в своем архиве, где обнаружил давнее «Письмо одиннадцати», опубликованное когда-то в «Огоньке» и направленное против Александра Твардовского и его «Нового мира», единственного в ту пору прогрессивного издания. Одним из «подписантов» этого письма и был папаша этого «товарища». Содержание «Письма одиннадцати» было, разу­меется, погромным, составленным в духе политического доноса. Конечно, не каждое яблочко падает возле яблоньки, бывают и исключения, только как все-таки попал вышеупомянутый потомок в Идеологический отдел ЦК КПСС, командующий и литературой?

Тут времена переменились, забыли и о самом Моссовете, не то что о его решениях, и история с музеем заглохла, не до того стало…

Прошло девять лет. Недавно мне сообщили единомышленники, люди, искренне любящие писателя Булгакова, что собиралось совещание с вопросом о создании долгожданного музея. Теперь за это взялся Булгаковский фонд, учрежденный не без помощи Правительства Москвы и возглавляемый Сергеем Шиловским, внуком Елены Сергеевны Булгаковой. Было решено, что музей однозначно должен находиться на Большой Пироговской. Прорабатываются технические и финансовые вопросы… Несомненно, пригодится и опыт киевлян – десятилетний юбилей Музея М.А.Булгакова – «Дома Турбиных» на Андреевском спуске продемонстрировал, каких успехов можно добиться, когда за дело берутся люди творческие, знающие, умеющие и в это дело влюбленные.

Даст Бог и в Москве такие найдутся…

Это «эссе с комментариями» я зачитал на Булгаковских чтениях в Киеве в 1998 году. С тех пор прошло пять лет. Музея в Москве как не было, так и нет до сих пор!

Март 2003 г.

Но вот произошли обнадеживающие события, а именно – в доме № 10 на Большой Садовой открылся Культурно-просветительский центр «Булгаковский Домъ» и, слава Богу, не в проклятой квартире – даже в совсем другом подъезде. И не просто открылся, а успешно функционирует.

В демонстрационном зале Центра посетителей встречает замечательный памятник писателю, здесь на нескольких экранах можно видеть отрывки из спектаклей и фильмов по произведениям Булгакова, документальные материалы о его жизни и творчестве. Здесь же регулярно проводятся встречи читателей с булгаковедами, играются спектакли, исполняемые студентами театральных школ-студий, проходят презентации булгаковедческих книг и множество других полезных и интересных мероприятий. Нашлись-таки энтузиасты и в Москве. Ими собрано уже несколько сотен экспонатов, и в перспективе на базе этого Центра просматривается создание полноправного Музея.

Фонд музея «Булгаковский Дом».

Впрочем, обратимся к героям нашей любимой книги и попробуем, слегка перефразировав, послушать их диалог-предостережение:

« – Ба! Да ведь это Булгаковский Домъ! Знаешь, Бегемот, я очень много хорошего и лестного слышал про этот Домъ. Обрати внимание, мой друг, на этот Домъ. Да, – продолжал Коровьев и озабоченно поднял палец, – но!… Но, говорю я и повторяю это «но»!.. Если на него не нападет какой-нибудь микроорганизм, не подточит его в корне, если он не загниет. А это бывает…Ой-ой-ой, как бывает!
- Страшно подумать, – подтвердил Бегемот…».

И нам тоже страшно подумать… Тем более, что кому-то всё неймется – с неимоверным упорством идет «освоение» квартиры 50, сопровождаемое попытками «опаскудить» конкурента – успешно развивающийся Центр, это наводит на мысль о чьих-то меркантильных интересах, что, впрочем, вполне в духе времени…

И, возвращаясь к идее 1987 года, хочется продолжить разговор о создании во всем доме № 10 по Большой Садовой Объединенного Музея русской культуры ХIХ-ХХ веков.

А квартиру 50 предлагаю замуровать, начертав на дверях: «Уу, проклятая дыра…» – Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита».

Май 2005 г.